Все люди рождаются
свободными и
равными в своем
достоинстве и правах.

Речь в защиту многообразия

Я пишу этот текст в пригороде Тель-Авива по случаю дня памяти 75-летия освобождения концентрационного лагеря Бухенвальд, он должен был стать моей речью 5 апреля 2020 года в Немецком национальном театре Веймара. Все мероприятия по случаю годовщины в Германии пришлось отменить из-за распространения коронавируса. И здесь, в Израиле, я нахожусь в режиме самоизоляции из-за коронавируса, из дома выходить нельзя. На улице поджидает невидимая опасность. Странно в таких условиях вспоминать освобождение Бухенвальда. На ум приходят параллели, которые я сразу же отметаю. Они мне кажутся надуманными. Защита от вируса не похожа на попытки спрятаться от нацистов. Вирус не испытывает ненависти, не преследует и, когда убивает, не ставит перед собой цели умышленного уничтожения. Но, как и Холокост, он меняет мир. Что вчера казалось надежным и естественным, сегодня таковым уже не является. В одночасье мы потеряли надежность бытия. Несмотря на все различия, этот опыт странным образом объединяет меня с моим дедом. Его жизнь тоже неожиданным образом пошла наперекосяк.

От старшего лейтенанта до узника

Максимилиан (Менаше) Бруннер, для меня просто дедушка Макс, родился в 1894 году в Кошице (Кашше), крупном городе на востоке Словакии, относящейся тогда к Австро-Венгрии, где евреи проживали еще с XVI века. Хоть он и переехал еще в четырехлетнем возрасте с семьей в Антверпен, но в Первую мировую войну он служил добровольцем в императорско-королевской армии Австро-Венгрии, а после войны получил Большой золотой крест за заслуги и другие награды. Демобилизовавшись в звании старшего лейтенанта, в декабре 1918 года он вернулся в Антверпен и стал огранщиком алмазов.

В мае 1940 года вермахт вошел на территорию Бельгии, а в июле 1942 года начались гонения на евреев. Мой дед организовал себе и членам своей семьи поддельные документы и место для укрытия в Женвале, идиллическом валлонском городке, у семьи Бальза. Время от времени он отваживался на вылазки в Брюссель. Там он попал в руки агентов гестапо, которые схватили его и в каком-то подвале избили до крови, чтобы он признался, где спрятана его семья. Он ничего не выдал. Обезображенный до неузнаваемости, он попал в транзитный лагерь Мехелен, между Брюсселем и Антверпеном. Оттуда более 25000 евреев было отправлено в лагерь смерти Освенцим. Его имя значилось под номером 704 в ведомости узников на 12 июня 1943 года.

Однако как бывшему офицеру императорско-королевской армии Максу удалось получить охранное письмо венгерского консула из Брюсселя.

Поскольку убийства у немцев должны были проводиться надлежащим образом, его имя удалили из списка. Его место заняла 25-летняя София Слуйтер. Однако 15 декабря 1943 года, когда Гиммлер спустя шесть месяцев приказал депортировать последних арестованных в Бельгии евреев, моего деда под категорией «Z» все-таки перевезли в Бухенвальд и поселили в блок 22 для евреев. В списке он шел под номером 16. Так завершилось его превращение из старшего лейтенанта императорско-королевской армии и антверпенского огранщика алмазов в узника Бухенвальда.

Иерархии и солидарность

Политическим узникам в Бухенвальде раз в месяц разрешалось отправлять письмо своим семьям с просьбой прислать помощь. У евреев такой привилегии не было. Мой дед, всегда славящийся своей находчивостью, заключил сделку с двумя сербскими политическими заключенными, чьи родные деревни были разрушены, а семьи — убиты. У них не оставалось родственников, к которым они могли бы обратиться за помощью. А у Макса хоть они и были, но он не имел права им писать. Так сербы отдавали ему свои бланки, а он отправлял от имени Георгеса Мирковича семье Бальза в Женвале, где нашли прибежище его жена Эстер, моя бабушка, дочь Дора, моя тетя, и сын Генри, мой отец. Макс просил прислать деньги, одежду и продукты питания. И в этой сфере немецкая бюрократия работала безупречно— посылки доходили до адресата. Трое заговорщиков делили все между собой, так они и выжили.

Деньгами мой дед помогал также бельгийским политическим узникам. За это и за другие формы сопротивления по отношению к охранникам Бухенвальда Королевство Бельгия после войны и, к сожалению, лишь посмертно наградило его Орденом Леопольда II, степени кавалера, с пальмой (Croix de Chevalier de l’Ordre de Leopold II Avec Palme) и Военным крестом (Croix de Guerre).

Я рассказываю историю дедушки Макса в таких подробностях не только для того, чтобы воспользоваться случаем и почтить его как одного из многих, проявивших солидарность даже в концентрационном лагере, но и, в первую очередь, чтобы призвать не вспоминать о конкретном человеке только как о жертве. В Бухенвальд люди прибывали из различных стран и при различных условиях. Сводить их до жертв, не вспоминая при этом обо всем многообразии их личностей и судеб до, во время и после Бухенвальда, означало бы в конечном итоге перенять перспективу преступников, видевших в них не особых личностей, а лишь узников, которые в их глазах все были неполноценными людьми.

Подчеркнуть многообразие индивидуумов, хоть и лишенных свободы в Бухенвальде, но не являющихся только лишь жертвами, — это сложная задача, которую нам нужно ставить перед собой тем активнее, чем дальше мы отдаляемся от событий того времени. Однако это все еще возможно, но только если мы не ограничиваем воспоминания обобщенными формулами и ритуалами, если мы не поминаем абстрактный коллектив жертв, а говорим об отдельных личностях, чьи имена, истоки, родные языки и биографии мы храним в памяти.

Вместе узники Бухенвальда — представители разных национальностей, политические узники, евреи и свидетели Иеговы, синти и рома, дети и старики, гомосексуалы и люди, подвергавшиеся социальной дискриминации — представляли собой микрокосмос, который отражал всю Европу и в котором каждый имел свою историю до, во время и, если выжил, после Бухенвальда. Кроме того, важно показать, что даже в концентрационном лагере эти разные люди не слились в аморфную массу. Среди узников существовала градация и иерархия, там тоже не все были равны, но тем не менее были возможности для проявления инициативы, чтобы нарушать границы и демонстрировать дух коллективизма.

Традиция и история

В начале мой дед работал в Бухенвальде каменщиком, затем его отправили в цех оптической шлифовки, находящийся за пределами лагеря. По версии моей семьи этот цех принадлежал компании Zeiss. Я знаю, что нет никаких исторических доказательств связи между Zeiss и Бухенвальдом. Я также знаю, что свидетели времени — это враги для историков. Историки часто говорят так, будто все факты о Холокосте уже известны, но ведь Германия еще не так давно вдруг вспомнила о миллионах подневольных рабочих, насильственно перемещенных под руководством главного уполномоченного по использованию рабочей силы Фрица Заукеля из центра Веймара. В общественном сознании ФРГ эта память обрела форму лишь тогда, когда в США против германских предприятий стали поступать коллективные иски.

Поэтому я хочу предостеречь от того, чтобы верить только документам и думать, что все уже изучено. Кто знает, где кроется правда о цехе, в котором пришлось работать моему деду? В архивах, обнаруженных историками, или в домашних преданиях моей семьи, передающихся из уст в уста? Разумеется, не мне судить, где правда. Я могу сказать лишь, что право на существование имеет не только одна — однородная и официальная — версия истории фашистских преступлений и Холокоста. Наподобие крепкого каната, состоящего из большого количества отдельных нитей, эта история также должна оставаться динамичной и многожильной. Она должна сохранять возможность отклоняющихся версий и свидетельств, если не хочет превратиться в догму и застыть.

Открытка

По всей вероятности, в цехе моему деду удалось установить отношения с людьми, не находящимися под стражей в Бухенвальде. Моя семья хранит открытку, написанную его подчерком, но отправленную не из лагеря, а из Веймара другу его дочери, его будущему зятю Леонарду Фишелю, интернированному в Силезии за то, что он проживал как англичанин еврейского происхождения в Антверпене. В качестве отправителя мой дед указал имя «Тео Рахмунес». Тео в переводе с греческого означает Бог, а Рахмунес с идиша — милость. «Боже, смилуйся» или «Бог милостивый».

Эта открытка показывает, что мой дед и в Бухенвальде сохранял свой юмор и не утратил чувство иронии. Это знак того, что он не позволил лишить себя достоинства.

Открытка имеет еще одно значение. Когда переживший Освенцим израильский писатель Ехиель Динур, называвший себя Ка-Цетником, выступал в качестве свидетеля на судебном процессе Эйхмана, он назвал Освенцим «другой планетой». Вот его слова, наверняка, уже известные некоторым: «Даже время там не существовало в том понимании, в каком оно существует здесь, на планете Земля. ... У жителей той планеты не было имен, они не имели родителей и не имели детей. Они не были одеты подобно тому, как одеваются люди здесь, они дышали по иным законам природы. Они не жили по законам здешнего мира и умирали также не по его законам».

С одной стороны, слова Динура об Освенциме верны и для Бухенвальда. Хотя Бухенвальд, конечно, не был лагерем смерти в прямом смысле, но в этом концентрационном лагере тоже не действовали обычные человеческие законы. С другой стороны, и Освенцим, и Бухенвальд находились на этой планете Земля. Как почти все немцы, благочестивые граждане Веймара после освобождения Бухенвальда делали вид, как будто этот концентрационный лагерь в действительности находился на другой планете, о которой они ничего не знали. Но тот факт, что мой дед работал в цехе за пределами лагеря и что он как-то умудрился организовать отправку открытки из Веймара, говорит о том, что они видели Бухенвальд не только издалека. Очевидно, они вступали в контакт с охранниками и заключенными.

Но узников Бухенвальда разделял с Веймаром, в первую очередь, не электрический забор лагеря. Важнее был внутренний барьер, воздвигнутый жителями города в своих умах и сердцах. Он хоть и давал им возможность рассматривать лагерь как часть повседневной жизни, но одновременно позволял игнорировать или даже одобрять то, что там происходило, и тем не менее продолжать считать себя морально незапятнанными. Возможность лишить знания о несправедливости, жестокости и убийствах их моральной значимости и даже придать им положительную коннотацию существовала, конечно же, не только тогда и не только в отношении Бухенвальда. Она приводит в ужас снова и снова.

Так же как Бухенвальд тогда относился к Веймару, так и Веймар в наше время не может отречься от Бухенвальда. Ведь в конце концов Бухенвальд был построен не на другой планете, а на близлежащей горе Эттерсберг близ Веймара, где раньше любил прогуливаться Гете. Да и после основания лагеря можно было продолжать бродить по этой местности. Карл Отто Кох, комендант лагеря, позаботился, чтобы в непосредственной близости от лагерного забора был разбит парк для охранников-эсэсовцев и их семей. Там возник птичий домик, водоем и небольшой зоопарк, где разместились четыре медведя и пять обезьян. Животным хорошо жилось там, в пределах видимости узников.

Семьи охранников, прогуливающиеся по парку и наведывающиеся в небольшой зоопарк, от узников отделяла опять же не только колючая проволока. Это был внутренний барьер, дававший им добро на их бессердечный цинизм. Этот самый цинизм и отличал эсэсовцев от моего деда, чья тихая ирония доказывала, что он, в отличие от них, сохранил свою человечность.

Что значит выжить?

Макс Бруннер выжил. Поскольку он опасался, что охранники могут убить содержащихся в лагере евреев, когда в начале апреля 1945 года стали приближаться американцы, он при помощи бельгийских товарищей спрятался в блоке для инвалидов, где ему снова присвоили другое имя. На этот раз — только что умершего француза. 11 апреля лагерь был освобожден, а 28 числа американцы воздушным путем переправили моего деда вместе с другими выжившими узниками в Милан, а оттуда назад в Брюссель, где 3 мая его смогли обнять моя бабушка и мой отец.

Макс не только проявил мужество, инициативу, солидарность и иронию — в первую очередь ему повезло, крупно повезло. Но он знал, как посодействовать удаче. У него получалось приспосабливаться к меняющимся условиям и обстоятельствам и снова и снова искать новые решения и выходы из положения, даже в самых неблагоприятных ситуациях. Эта его способность помогла ему выжить, ведь Холокост ворвался в историю не так стремительно, как балка разбивает вдребезги окно. Он разворачивался шаг за шагом — от отвержения и преследования вплоть до уничтожения. Холокост не был несчастным случаем, не был событием вне исторических рамок. Он как раз был частью истории, проистекал из нее, стал ее продолжением и отразился в ней последствиями.

Мой дед, хоть и вернулся из Бухенвальда, но умер уже в 1962 году, в возрасте 68 лет, вероятно, вследствие нанесенного его здоровью урона от лагерной жизни. Поэтому приведу здесь еще один последний извлеченный из истории урок. Освобождение — это не конец преследования. Хотя выжившие разъехались из Бухенвальда во все уголки земного шара, вернулись к своим семьям и в свои родные деревни или построили новую жизнь в других странах, всех их с этого момента объединяло что-то общее. Бухенвальд оставил в их душах и телах хоть и невидимый, но необратимый след. Лагерь вошел в психическую и физическую жизнь, что хотя и не определяет человека, но тем не менее долгосрочно действует на него.

И все преступники вернулись по своим домам, в большинстве своем не понеся наказания. И с их стороны сохранилось и сохраняется что-то — политическое убеждение, объединяющее в себе ненависть, расизм во всех его проявлениях и авторитаризм. Как бы оно ни мутировало, такое политическое убеждение все равно продолжает угрожать меньшинствам и социально слабым группам. Оно не выносит многообразия; оно угрожает всем тем, кто политическим преемникам и родственникам преступников кажется чужим и неполноценным. В отличие от вируса вакцины от этого воинствующего, разрушающего вируса, снова и снова угрожающего превратиться в эпидемию, нет. Поэтому ему нужно каждый раз заново оказывать сопротивление. Вот для чего нужна память о Бухенвальде.

Источники:

Brunner, Henri. War Memories 40-45, 2000, неиздано.

Brunner, Max. Testimony 1404, Yad Vashem Archives, 1959.

Fishel, Melvyn George. Caught in the Torments of the Shoah, 2019. www.fishel.net/shoah.html

Szeintuch, Yechiel. Ka-Tzetnik, in: Dan Diner (Hrsg.), Enzyklopädie jüdischer Geschichte und Kultur, Stuttgart, Springer-Verlag, 2011–2017.

Йозе Бруннер во время доклада в Израиле